<<   Толстая С. М. Фольклор в системе культуры

Чтобы ответить на вопрос, какое место занимает фольклор в системе культуры, необходимо договориться о значении слов фольклор, культура, система и даже предлога в. Все они неоднозначны, и потому в зависимости от их понимания тезис о вхождении фольклора в систему культуры может иметь разный смысл. Мы не можем и не будем претендовать на логически выдержанные дефиниции соответствующих понятий, но постараемся их уточнить или хотя бы указать на возможные различные толкования и вызываемые этими различиями последствия для нашей темы. Но сначала два общих замечания. Нередко в научном дискурсе не различаются или смешиваются высказывания, суждения, утверждения о той или иной научной области (дисциплине) и ее объекте. Например, когда обсуждается тема «фольклор и этнография», то уже в самой формулировке (вполне традиционной) соединены два неоднородных понятия: фольклор — это сам объект и предмет изучения, а этнография — это научная дисциплина. Такое смешение, при всей его логической некорректности, имеет свое объяснение и даже оправдание в том, что наука и ее предмет внутренне связаны и спроецированы друг на друга. Поэтому, когда мы говорим о месте фольклора в системе культуры, мы не можем не иметь в виду и места фольклористики в кругу культурологических дисциплин, и ее взаимоотношения с этими дисциплинами. (В приведенном конкретном случае можно усматривать и двузначность слова этнография, часто употребляемого — за неимением отдельного термина — для обозначения самой этнографической реальности — явлений материальной и духовной культуры). Второе замечание касается исторически изменчивых границ разных наук и их предметных областей. Известно, например, что диалектология в XIX и начале XX века считалась областью этнографии, а не лингвистики (вспомним, что еще Д. К. Зеленин был диалектологом и этнографом одновременно); фольклор включался то в филологию, то в этнографию и т.п.

Если речь идет о понятии культуры, то для нашей темы важны не все, а лишь некоторые стороны этого понятия. Во-первых, тип культуры: мы соотносим фольклор не со всей культурой, а с одной ее особой разновидностью, называемой по-разному: народной, традиционной, крестьянской, устной. Отношение фольклора к этому типу культуры определяется вхождением (включенностью) фольклора в систему этой культуры. Отношение же фольклора к другой разновидности культуры, называемой часто элитарной, книжной, высокой, городской, кодифицированной и т.п., определяется не вхождением, а смежностью, соседством, соположенностью и интересует нас лишь постольку, поскольку смежные идиомы взаимодействуют друг с другом (например, фольклористов интересуют взаимные влияния фольклора и литературы). Во-вторых, это «объем», «состав» и рамки (границы) традиционной культуры и особенно ее структура. От этого зависит, с какими другими идиомами (видами, жанрами) культуры мы будем соотносить фольклор и как определять эти отношения. Для понимания внутренней организации культуры существенно представление о ее системности, т.е. о соотношении между ее относительно автономными составными частями (обрядность, верования, фольклор, народное искусство, материальная культура).

Обсуждение нашей темы невозможно без уточнения того, что мы понимаем под фольклором. Известно, что как в отечественной, так и особенно в зарубежной науке фольклор понимается двояко — в узком и в широком смысле. В узком смысле фольклор отождествляют с устным народным поэтическим творчеством (ср. также термины «народная поэзия», «народная словесность»), фольклором называют корпус вербальных (словесных) текстов разных жанров и разного назначения, употребления и происхождения, передаваемых и усваиваемых по традиции. Кроме «устности», конституирующим признаком фольклора в отличие от литературы считается «анонимность» («коллективность») фольклорных текстов: это не значит, что их никто не сочиняет, но категория авторства принципиально отсутствует (авторство не значимо), и каждый исполнитель волен вносить в текст свои поправки и дополнения. Отсюда третий важнейший отличительный признак фольклора: «вариативность» как естественный способ существования фольклорного текста во времени и в пространстве (речь идет не только об исполнительских вариантах текста, но также и о закрепленных традицией региональных вариантах, т.е. о «диалектологии» фольклорных жанров, текстов, напевов и т.д.). Пониманию фольклора как словесной формы (жанра) народной традиции соответствует филологическая фольклористика, занимающаяся изучением фольклорных текстов, их жанров, структуры, происхождения, истории, языка теми же методами, какими пользуется литературоведение при изучении литературных произведений.

В широком смысле фольклор (в соответствии с внутренней формой английского слова, ср. также нем. Volkskunde) понимается как вся область традиционной народной духовной культуры во всех ее разделах и видах. При таком понимании фольклора как объекта изучения фольклористика должна совпасть с дисциплиной, составляющей раздел этнографии, а именно — с этнографией духовной культуры. Однако в нашей научной практике употребление терминов фольклор и фольклористика несимметрично: откровенной двузначности термина фольклор соответствует почти полная однозначность термина фольклористика, понимаемого преимущественно в узком (филологическом) смысле. Широкое понимание фольклора, которое исторически предшествовало узкому, в наше время вновь приобретает актуальность, благодаря осознанию интегральности народной культуры, содержательного единства всех ее видов, жанров и форм, единства механизмов культуры, ее категорий и ее «языка». Например, серия книг, издающихся в Институте славяноведения в Москве под названием «Славянский и балканский фольклор», содержит как труды по словесному фольклору, так и исследования обрядов, верований, мифологии. Очевидно, что двузначность термина фольклор неудобна, особенно в теоретических обсуждениях и рассуждениях; тем не менее она сохраняется; это можно объяснить, с одной стороны, стремлением к целостному восприятию народной традиции как единого культурного организма, а с другой, отсутствием столь же емкого, как фольклор, термина для обозначения всей сферы традиционной духовной культуры (этнография — слишком широкий термин, отхватывающий и материальную, и социальную культуру этноса, а этнография духовной культуры — слишком громоздкий).

С учетом всех этих терминологических неоднозначностей и сознавая глобальность обсуждаемой темы, попытаемся выделить ее главные аспекты. Рассмотрим важнейшие для фольклора и фольклористики (в узком смысле) и традиционно обсуждаемые соотношения: «фольклор и этнография», «фольклор и филология» (отдельно: литература/литературоведение и язык/лингвистика), каждый раз имея в виду соответствующие пары понятий, относящиеся к объекту изучения и к научной дисциплине, а затем кратко обсудим возможности и принципы комплексного изучения традиционной духовной культуры.

«Фольклор и этнография».

Если речь идет о самом фольклоре (фольклорных текстах) и этнографических явлениях (этнографическом материале), то соотношение между ними неодинаково для разных разделов (жанров) фольклора и этнографии. Понятно, что теснее всего связаны друг с другом так называемый обрядовый фольклор и обряд. Когда в новогоднем обряде посевания мальчики разбрасывают по полу пшеницу и говорят: «Сею-сею, посеваю, с Новым годом поздравляю!» — или когда, замахиваясь топором на градовую тучу, говорят: «Машу тебе топором, иди в горы — руби!», то действие и слово составляют неразрывное единство. Произнесение заговора может сопровождать ритуал лечения, а может само и быть ритуалом. Гораздо меньшую связь с обрядовым (этнографическим) контекстом обнаруживают необрядовые жанры повествовательного фольклора. Отсюда следуют два важных вывода: во-первых, не все жанры, виды, тексты фольклора в одинаковой степени связаны с этнографическим контекстом; во-вторых, эта связь сильнее всего обнаруживает себя на уровне исполнения фольклорного текста, т.е. на уровне его прагматики, когда текст рассматривается в его реальном, ситуативном, персональном, локализованном во времени и пространстве функционировании. В современной фольклористике различаются два основных направления — одно из них считает своим предметом фольклорный текст как таковой (текст в его статическом аспекте, текст как «объект»), другое — текст в его динамическом аспекте — текст как акт поведения (исполнения), включенный в прагматический (этнографический) контекст. Особое место занимают направления, которые можно назвать соответственно полевой и эдиционной фольклористикой, занимающиеся полевыми записями фольклора и систематикой, комментированием, изданием текстов.

Итак, разные фольклорные тексты по своим прагматическим (коммуникативным) возможностям неравноценны. Скажем, в магических заклинательных текстах (заговорах, приговорах, благопожеланиях, проклятиях) отчетливо выражена цель (изгнать, устрашить или задобрить болезнь, призвать благо, испросить помощь и т.п.), у них часто есть конкретный адресат (например, болезнь, больной, демон, святой, посредник, Бог и т.п.), для их исполнения часто задается определенное время и место и выбирается исполнитель, удовлетворяющий тем или иным требованиям. Исполнение календарных песен всегда строго регламентировано в отношении времени, места и исполнителей (ср. запреты пения в пост, исполнения песен «по календарю назад», когда положенное время миновало и т.п.). Гораздо менее «прагматичны» так называемые повествовательные жанры фольклора. Но все-таки и они имеют свой этнографический контекст или фон. Даже исполнитель сказки свободен в выборе момента исполнения, в выборе самого текста, он может преследовать определенную цель — нравоучительную или утешительную. Если речь идет о пословицах или поговорках, то здесь тоже сохраняется свобода выбора подходящей ситуации и относительная свобода прагматической цели: одна и та же пословица может быть в зависимости от ситуации упреком, утешением, нравоучением, оправданием, предписанием, советом, угрозой и т.п. Загадывание загадок тоже было регламентировано: загадки обычно загадывались зимой, после Рождества, в мясоед и особенно на масленицу, перед Рождеством на посиделках и вечеринках, однако строго запрещалось это делать в пост (сербы считали, что нарушившего запрет укусит змея, у него пострадает скот и т.п.), во многих местах запрещалось загадывать загадки во время появления приплода у скота (у сербов, белорусов); само загадывание и отгадывание представляло собой определенный ритуал. Особое значение в этом отношении имеют так называемые малые фольклорные формы: паремии, считалки, проклятия, благопожелания и др., теснейшим образом связанные с обрядовой или бытовой, но всегда ритуализованной ситуацией. Таким образом, именно прагматика фольклорного текста делает его этнографическим и приближает к собственно этнографическим обрядовым формам.

Другим «внешним» этнографическим признаком фольклора можно считать способ передачи текстов от старшего поколения к младшему, который часто тоже носил ритуализованный характер. Например, у южных славян девочка, которой передавался заговор, должна была влезть на дерево и, переступая с ветки на ветку, трижды произносить заранее выученный текст (болг.); или же знахарка ставила девочку в таз с водой и давала ей в руку вербовую или кизиловую ветку, и девочка трижды слово за словом повторяла текст (серб.); по некоторым данным, баба, передающая знание, должна была плевать своей наследнице в рот (болг.) и т.п.

Но еще более важной является внутренняя связь фольклора и этнографии на уровне содержания, т.е. семантики фольклорных и обрядовых текстов. Хотя материал, средства и приемы выражения фольклорного и обрядового текста совершенно различны (в одном случае это слово, в другом — действие, реквизит и т.д.), они часто взаимно «переводимы» и сводимы к одним и тем же мотивам, либо составляют единое семантическое целое, одна часть которого выражена словом, другая — ритуальными формами. Наконец, и это, вероятно, самое существенное проявление единства фольклора и этнографии — они пользуются одним и тем же условным символическим языком. Когда мы встречаем в свадебных или колядных песнях уподобление невесты кунице, белке или птице, то совершенно недостаточно видеть в этом уподоблении лишь художественный прием, ибо символическое отождествление девушки с птицей или пушным зверем известно и в верованиях об этих животных, и в языке (ср. болг. невестулка 'ласка'), и в обряде (ср. птичью символику и ритуалы с курицей в славянском свадебном обряде). Одни и те же мотивы, сюжеты, символы могут выступать в разных жанрах фольклора и вне его, в обрядности, верованиях, народном искусстве. Сравнительное изучение фольклора генетически родственных традиций дает немало примеров таких кроссжанровых элементов. То, что в одной локальной традиции закреплено в тексте песни, в другой может бытовать как быличка, в третье — как обряд, в четвертой — как поверье, в пятой — как запрет или примета. Поэтому объяснительной силой обладает лишь весь комплекс духовной культуры в целом, в совокупности всех его звеньев. Об этом еще будет речь дальше.

Это содержательное единство в значительной мере распространяется и на те явления народной традиции, которые не относятся к области духовной культуры. Это материальная культура, сфера производства, социальной жизни, быт и язык.

А. К. Байбурин, который много размышлял и в разное время писал о проблеме «фольклор и этнография», недавно вновь обратился к этой теме и сформулировал то главное, что, по его мнению, объединяет эти две сферы народной культуры: «Главным ориентиром может служить то, что каждый этнограф и фольклорист считает своим. Таким своим и для тех, и для других, как мне кажется, является феномен традиции, поскольку и этнографы и фольклористы занимаются теми формами культуры, которые можно рассматривать в качестве относительно устойчивых. Можно сказать, что сфера традиционного является общим предметным полем современной фольклористики и этнографии» (Байбурин, в печати). Действительно, традиция и традиционность объединяют фольклор и этнографию и очерчивают их совокупное предметное поле. Однако, подчеркнем еще раз, этого признака недостаточно. Не менее, а, может быть, более значимо их содержательное (семантическое) единство и использование ими общего символического языка и механизмов культуры: при различии материала и средств выражения, содержание выражаемого в обоих случаях проецируется в единую область — область народных представлений, верований, миропонимания, народной картины мира; при этом обе сферы традиции пользуются принципиально тождественными средствами выражения.

«Фольклор и литература/литературоведение». Кратко скажем о разграничении этих двух областей и о том, что их объединяет. Главные «формальные» признаки, отличающие фольклор от литературы, были перечислены выше (устность, анонимность и вариативность), однако они требуют некоторого комментария. Каждый из них в определенной степени относителен. Фольклорный текст, будучи записанным на бумаге, не становится литературным, ибо он сохраняет другие свои фольклорные признаки, «внутренние», структурные и содержательные. Кроме того, есть тексты, которые бытуют не только в устной, но и в письменной форме (ср. тетрадки с заговорами, календарными приметами, письма счастья и т.п.). Признак «анонимности» объединяет фольклор с некоторыми формами и видами литературы: такова средневековая литература (особенно апокрифическая), для которой также принадлежность текста тому или иному автору далеко не всегда значима. Подобным же образом признак «вариативности» характеризует не только устную, фольклорную, но и средневековую книжную традицию. Столь же относительным можно считать и еще один традиционно приписываемый фольклору признак — признак «народности» («крестьянскости»), сословной ограниченности, принадлежность традиционному крестьянскому социуму, функционирование в крестьянской среде. Многие современные исследователи фольклора и традиционной культуры считают этот тезис анахронизмом: если он и был справедлив для XIX века и более ранних эпох, то в XX веке почти везде фольклор утратил свой крестьянский (деревенский) характер: с одной стороны, деревенская культура претерпела большие изменения под влиянием «книжной» культуры; с другой — городская среда органически воспринимает традиционные формы культуры и продолжает их развивать.

Понятно, что общей основой фольклорных и литературных текстов является их «словесность» (вербальность). Фольклорная поэтика как один из уровней и одно из средств выражения содержания черпает свои приемы в языке, то же можно сказать о литературе, особенно поэзии. Многие жанры словесных произведений являются общими для фольклора и литературы (конечно, они обладают и своей спецификой); таковы, например, сказки и другие нарративные формы — от рассказа и до эпоса, песни, баллады и др. Не менее важно и то, что фольклорные и литературные произведения строятся во многом на общих принципах композиции и структурирования текста, хотя различия между ними в этом отношении очень значительны.

Таким образом, если фольклор и этнография имеют общее «содержание», общий символический язык, сходную прагматику и — разный «материал», то фольклор и литература имеют прежде всего общий материал и «продукт» (слово и словесный текст), при кардинальном несходстве на содержательном и прагматическом (коммуникативном) уровне (впрочем, и в этом отношении эти две формы культуры имеют немало общего, например, эстетические, воспитательные, образовательные функции).

«Фольклор и язык/лингвистика». Совершенно особое место по отношению к фольклору и всей духовной культуре занимает язык. Язык не является частью культуры, но он на протяжении своей истории аккумулирует в себе культурные смыслы; в значениях слов, во фразеологии, иногда даже в грамматике находят отражение представления о мире и человеке (ср. популярное в современной лингвистике понятие «языковая картина мира»); язык служит материалом культуры и в то же время он является метаязыком культуры, закрепляющим в вербальных формах смыслы, мотивы и трактовки, передаваемые вербальными текстами. Наряду с фольклорными текстами, обрядами, народным искусством, язык правомерно считать одним из культурных кодов, одной из форм выражения культурной традиции и тем самым — одним из источников изучения культуры и реконструкции ее древних состояний. Например, анализ всего многочисленного ряда славянских диалектных названий радуги позволил Н. И. Толстому реконструировать существенные для культурной характеристики этого явления представления и символические сближения.

Но связь языка с фольклором и другими видами (жанрами) культуры взаимна. Во многих случаях лингвистическая реконструкция (особенно этимология) не может обойтись без опоры на фольклорные и этнографические данные. Это очень хорошо показала сербская лингвистка Биляна Сикимич в своей книге «Этимология и малые фольклорные формы» (Белград, 1996), показавшая на примере главным образом детского фольклора, как много нового материала для этимологии дает лексика и, что еще важнее, семантика и символика такого рода текстов. Можно привести немало примеров, когда этимология слова строилась исключительно на фольклорных и этнографических данных. Например, в народных названиях божьей коровки представлены не только мифологически мотивированные наименования типа макед. невеста, сербскохорв. мара, буба мара, вост.-слав. солнышко, кукушка и т.п., но и названия, прямо «цитирующие» заклинательные приговоры или детские песенки, обращенные к божьей коровке: бел. петрык, андрэйка, андрэйка-божок, братка-кандратка и т.п. Тем более необходимо обращение к фольклору и этнографии при изучении так называемой культурной лексики и фразеологии — названий культурных (обрядовых) реалий (таких как коровай, красота, май), самих обрядов (Семик, Купала, Радуница и т.д.), имена мифологических персонажей (русалка, богинка, упырь), а также при реконструкции так называемых культурных концептов (святость, судьба, грех и т.п.). И даже многие «обычные» слова и выражения требуют для своего толкования привлечения фольклорных и этнографических данных (мне приходилось это демонстрировать на примере таких слов, как веселый, игра, кривой, сухой и др.).

Таким образом, язык оказывается третьим необходимым компонентом народной традиции (наряду с этнографией и фольклором). Соответственно на уровне изучения культурной традиции необходимо взаимодействие этнографии, фольклористики и лингвистики. Нельзя не признать, что до недавнего времени как этнография, так и фольклористика оставались по преимуществу описательными, эмпирическими науками. Лингвистика в отношении теории и методологии — дисциплина более «продвинутая»; многие лингвистические методы и направления оказались востребованными смежными гуманитарными науками (ср. такие лингвистические области, как семантика, лингвистика текста, лингвистическая прагматика, ареалогия и картографирование, реконструкция и др.).

Проблема комплексного изучения традиционной духовной культуры и этнолингвистика.

Импульсы комплексного изучения традиционной духовной культуры исходят прежде всего со стороны этнографии (этнологии) и лингвистики. На основе этнологии сформировалось направление, называемое культурной антропологией, предметом изучения которой является культурная традиция в целом, с преимущественным вниманием к ритуалу и фольклору, включая верования, обычаи, мифологию, и в меньшей степени обращающаяся к данным языка. На основе лингвистики возникла дисциплина, названная этнолингвистикой, которая также претендует на комплексный подход к традиционной духовной культуре, но в отличие от культурной антропологии, она придает большое, если не главное, значение языку и широко пользуется методами и концептуальным аппаратом лингвистики. В обоих направлениях главным является понимание «интегральности» культуры, т.е. содержательного (смыслового) единства всех ее форм и жанров (языка, обряда, верований, народного искусства), единства, которое обусловлено единой картиной мира воспринимающего и осмысляющего мир и создающего культуру человека. Такой антропологический взгляд на культуру и язык характерен для всей области гуманитарного знания в наше время.

В нашей научной традиции этнолингвистика связана с именем Н. И. Толстого, который определял эту дисциплину двояко. В узком смысле он определял ее как «раздел языкознания — или шире — направление в языкознании, ориентирующее исследователя на рассмотрение соотношения и связи языка и духовной культуры, языка и народного менталитета, языка и народного творчества, их взаимозависимости и разных видов их корреспонденции» (Н.И.Толстой. Язык и народная культура. М., 1995, с. 27). Здесь этнолингвистика понимается как раздел языкознания и объектом ее считается язык в его отношении к культуре. Второе определение — широкое, в котором этнолингвистика понимается как комплексная дисциплина, предметом которой является весь «план содержания» культуры, народной психологии и мифологии независимо от средств и способов их формального воплощения (слово, предмет, обряд, изображение и т.п.) (там же, с. 39-40). В дальнейшем в трудах самого Н. И. Толстого и его учеников развивается именно это второе, комплексное направление исследований. Объектом «широкой» этнолингвистики является уже не только язык, но вся народная культура, все ее виды, формы и жанры — вербальные (лексика и фразеология, паремиология, фольклорные тексты), акциональные (обряды), ментальные (верования, мифология). Такое понимание этнолингвистики лежит в основе создаваемого по замыслу Н. И. Толстого пятитомного словаря «Славянские древности» (т. 1. М., 1995; т.2 М., 1999; т.3 в печати) и других монографий и сборников, издаваемых Институтом славяноведения. В словаре сделана попытка выделить и истолковать основные семантические единицы «языка культуры», т.е. сами существенные для культуры смыслы, независимо от того, в какой форме и в какой субстанции они выражены — выражены ли они в слове, в действии, закреплены ли эти смыслы за предметом, свойством предмета и т.п.

Возьмем два простых примера, демонстрирующих семантическое единство элементов языкового, фольклорного и этнографического (обрядового) кодов (на уровне «мотивов»). Словом калина у восточных славян в некоторых районах обозначались разные предметные символы свадебного обряда: красная лента, символизировавшая девичество невесты, выражение ломать калину означает 'лишить девственности', а потерять калину 'утратить девственность'; калиной называлась рубаха невесты со следами дефлорации и др.; калиной называлась песня, исполнявшаяся на свадьбе; вместе с тем в самом обряде обязательно фигурировала реальная ветка калины или ягоды калины: ветку вывешивали на доме, из которого выдавали замуж девушку, ягодами или веткой украшали каравай, наряд невесты; ветку калины, прикрепленную к бутылке с вином, посылали матери невесты, если ее дочь сохранила целомудрие до свадьбы и т.д.

Второй пример, также из свадебной темы. В славянской свадебной терминологии широко представлена «птичья» (особенно куриная) лексика — в основном в номинациях, связанных с невестой: головной убор невесты носит название кокошник (от кокошка 'курица'), сорока; свадебный хлеб у русских называется курник (реже утка, гуска, голубка и т.п.); птичьи названия получают украшения свадебного коровая (птички, голубки и др.) и т.д. В свою очередь сам обряд включает обязательные ритуальные действия с курицей (ее в соответствии со сценарием крадут из дома невесты, ее — живую или зажаренную — посылают матери невесты после первой брачной ночи; жареную курицу разрывает жених во время свадебного пира и т.д.). Присутствие птичьего кода в традиционном свадебном обряде и его терминологии непосредственно связано с птичьей символикой и номинацией в славянских языках мужских и женских детородных органов (курица, птуха, патка, галка; петух, соловей и т.п.), о чем имеется большая литература.

От других направлений антропологической лингвистики (лингвистической культурологии) этнолингвистика в версии Н. И. Толстого отличается своей ориентацией именно на народную (фольклорную) традицию в ее этнических и региональных формах, что позволило А. Ф. Журавлеву назвать ее «диалектологическим» направлением, в отличие от «этимологического», ориентированного на реконструкцию индоевропейских древностей в трудах В. В. Иванова и В.Н.Топорова и от лингвокультурологического, обращенного главным образом к современным литературным языкам и городской культуре.

К московской этнолингвистической школе близка по своим теоретическим, методическим и даже практическим установкам польская этнолингвистика, возглавляемая известным исследователем языка фольклора проф. Ежи Бартминским, под руководством которого в Люблине выходит международный журнал «Этнолингвистика» (к настоящему времени вышло 14 томов) и создается «Словарь народных стереотипов и символов» — поистине компендиум польской народной культуры (два первых тома, посвященные теме «Космос», вышли в сет в 1996 и 1999 гг.); богатство и исчерпывающая разработка фольклорных источников делают его также в полном смысле слова словарем польского фольклора. Еще одним очагом этнолингвистики в славянском мире можно считать Белград, где издается очень ценная серия «Коды славянских культур» под ред. Деяна Айдачича (темы отдельных выпусков: Растения, Пища, Свадьба, Части тела, Земледелие, Цвет, Дети), замечательный журнал «Расковник» под ред. Л. Раденковича, изобилующий новыми записями фольклора, верований, обрядов; изданы фундаментальные исследования Л. Раденковича «Заговорная традиция южных славян» (1996) и «Символический язык народной магии южных славян» (1996), упомянутая выше книга Биляны Сикимич о малых фольклорных формах и др.

На прошедшем недавно в Любляне XIII Международном съезде славистов был организован специальный тематический блок «Фольклористика на пороге нового тысячелетия». Руководил заседанием проф. Бартминский, который выступил с докладом как раз на интересующую нас тему: «Фольклористика, этнонаука, этнолингвистика — ситуация в Польше», где он дал глубокий и интересный обзор и анализ основных направлений польской фольклористики и обозначил перспективы ее включения в общую научную парадигму культурной антропологии и этнолингвистики, подчеркнув в то же время, что «частные» дисциплины (фольклористика, диалектология, этнография) сохраняют свое безусловное значение, однако и их собственные перспективы связаны с осознанием интегральности народной традиции.